Желтое, зеленое, голубое[Книга 1] - Николай Павлович Задорнов

как старику какая-то дама средних лет, серьезная и приличная на вид, преподнесла цветок. Профессор вспыхнул, покраснел, как мальчик. Он шел домой в сопровождении Георгия и с благоговением держал цветок в руках.

Молодой писатель Шестаков как-то раз сказал с досадой Георгию, что женщины, видимо, вообще больше любят художников, чем писателей. Он сказал, что писателей и любить не за что, они сидят за столом, брюзгнут, имеют дело с чернилами. По его словам, писатель это — мысль, а художник — эмоция. Писатель — педант, он морализирует… Нина сказала, что все-таки художник — главный в искусстве. Даже литературу мы называем художественной, и писатели этим гордятся… Да, художник — основа искусства, писателю чужды краски, он скучен со своими чернилами или с пишущей машинкой, в самом деле дрябнет за работой и лысеет. Он мудрец, но, видимо, мудрецом быть не так трудно в наше время. Говорят, что писателем может стать каждый, что часто писатель бывает дельцом или денежным мешком для хорошеньких женщин. При всей оригинальности, таланте и остроумии Шестакова, и при том, что он, как говорят, написал поразительную повесть, и что он молод и спортивен, Нина уверяет, что никогда бы его не полюбила. По ее словам, нищий и талантливый художник — мечта женщины. Еще лучше, если он талантливый и не нищий, конечно. Художник — человек с руками мастера. Художник — глаза общества…

«Ну а я?» — думает Георгий.

Вот тут-то он и задумывался. У него было все, что только может желать человек. Но был ли настоящий талант?

Георгий учился в архитектурном. И всё. Да занятия с профессором, на котором стоял весь техникум.

После провала, неудачи с «Экскаватором», как после катастрофы, надо уметь отступить и взяться за дело снова.

Он стал осторожно, не торопясь чертить на полотне углем. Появились очертания курносого носа, лохматых бровей, толстых щек. Давалось с трудом. И вдруг Георгий заметил, что человек улыбается как-то не то хитровато, не то глуповато. Все сразу ожило! Ведь это живой Максим! Ах, Ната, вы обрадуетесь, ваш дядюшка будет у меня как живой.

Уголь пошел быстрее. Заглядывая в лицо Максимке и смеясь во весь оскал, стала появляться физиономия Барабашки. Сеть морщинок разлучилась у него по скулам. Вот и рука с тонкими пальцами. Максиму хочется закурить… Махорку? Папиросы? Сигареты? Георгий вспомнил, как он во Владивостоке, юношей, ходил в китайские кварталы покупать контрабандные сигареты. Тогда в порт и город приходило на заработки много китайцев. Как на Яву, в Канаду, в Австралию. Как во всех городах, на всех побережьях Тихого океана китайцы, изгнанные безработицей, голодом и генеральскими междоусобицами, обосновывались на чужбине. В своей глубокой любви к родине селились отдельно, создавая привычную жизнь. Среди них были не только рабочие, но и торговцы, менялы… Сидит китаец на корточках. Разноцветная толпа китайцев в больших шляпах из соломы движется по тротуару. Огромные фонари с красными лентами до тротуара. Запах бобового масла, крики. Живые, веселые кварталы. Подойдешь к китайцу и спросишь на жаргоне: «Джангуй-де, ниде ян дёр ю?» Это значит: хозяин, нет ли у тебя папирос? «Хозяин» ответит: «Водэ ме ю» — у меня нету. Пойдешь дальше. И вдруг джангуйде кричит: «Эй, товалиса, лайла ма». Вернешься. «Водэ одна пачка есть. Моя могу уступи». — «Водэ ё лянга пачка». — «Ладно, моя могу дать тебе лянга пачка». И китаец продает две пачки заграничных сигарет. «Бешена деньга!» — «Сколько бешеные деньги?» — «Двасатя копега».

В порту стоят огромные корабли. По громадным трапам, как муравьи, вереницей движутся грузчики с тяжелыми кругами бобовых жмыхов на плечах. Они идут быстрыми мелкими шажками, пружиня на полусогнутых ногах. А на мостике стоит капитан или вахтенный начальник. Англичане бывали редко. Чаще шведы и норвежцы. Они на своих кораблях, как извозчики, работают по найму во всем мире. Тогда у нас не было флота, фрахтовали суда. Вахтенный начальник прохаживается с видом киногероя, закуривает сигару.

Отец научил Георгия понимать своеобразие китайской жизни. Раменовы жили в небольшом сибирском городе. Когда во Владивостоке разразилась человеческая чума, старый Раменов согласился поехать на эпидемию, к восторгу Георгия. Когда-то в молодости отец Раменов бывал в противочумных экспедициях.

Отец уехал. Эпидемия вскоре закончилась. Раменов писал домой, что советская сыворотка оказалась превосходной.

Отец пригласил жену с сыном во Владивосток, чтобы могли посмотреть океан и портовый город.

Вторично Георгий приехал туда в гости к своему товарищу, поступившему в мореходку. В то лето он и сам ходил в море на моторно-парусном боте, был в Корее, вернулся полон впечатлений. Уехал домой и доучивался в последнем классе школы в родном городе.

…А если Барабашке дать в его элегантные руки пачку сигар? И он угощает Максима. Красная пачка вроде заграничной. Чего не бывает у наших рыбаков, ведь им даже лимоны и варенье привозят. Теперь сигары делают и у нас, не обязательно им курить манильские или гаванские. Вот и смеется Барабашка, приехал из города, привез сигары и угощает председателя! Забыл, как его толкали.

«Ну и рожа!» — с восторгом думает Георгий, поражаясь, как из ничего, из пустоты являлись на полотне живые лица; казалось, даже голоса их слышатся.

Сел на кресло, в котором обычно устраивалась Нина. С кистью в руках, весь в грязи, в почетной грязи на этот раз. Сколько прошло времени, он не знал. Работа нравилась ему, и он уже не чувствовал себя отвергнутым, униженным или дельцом, который схватил одну из лучших квартир в городе. Он больше не бездельник в трудовой семье, где все идут еще затемно на заводы, где в шесть-семь часов — все улицы полны скрипящих по сухому снегу салазок, женщины при тридцати — сорокаградусном морозе везут в ясли и детские сады своих укутанных с головами ребятишек. Все молчат. Только скрип полозьев по всему еще темному городу. Растет поколение, которое увидит настоящую жизнь…

Сейчас Георгию казалось, что он очень прочно стоит на ногах. Какие быстрые перемены! Много ли надо человеку! Он сам поражался быстроте, с которой работал. Казалось, где-то в душе таится могущественный заряд и долго мучает его. Каждый раз после долгих разочарований, неудач и раздумий — ударяла молния…

Пусть все смотрят: наши рыбаки курят сигары. Это ничего, что они их никогда не курили. Со временем научатся, не беда, что Максим вообще не курит. Мог же попробовать, когда Барабашка привез такую диковину. И это очень верно получилось, ведь нанайцы, эвенки и ненцы к новинкам часто любопытней русских крестьян, у них меньше обид,